Когда мама выходит из берегов

Обычно к этому приводит цепь разнообразных событий.

Например, с утра кое-кто маленький очень долго торчал в ванной, а потом наотрез отказался надевать платье, потому что хотел непременно вчерашнее, уже выстиранное и поэтому мокрое. Потом, когда эта драма всё-таки была преодолена, этот же человек долго ковырялся в тарелке с яичницей и под конец завтрака уронил кусок хлеба с маслом на пол.

Затем маме позвонил курьер и в довольно хамской форме сообщил, что он сегодня не приедет, а приедет завтра, потому что вас у него много, а он один. И хотя мама сразу же перезвонила в фирму и немного отвела душу, осадок остался. (Лучше бы, конечно, остались продукты, которые он не привёз.)

После этого выяснились сразу две вещи: во-первых, курица, купленная вчера и приговорённая к сегодняшнему обеду, пахнет так, что ею вряд ли соблазнятся даже бродячие собаки, когда она будет отнесена туда, где ей теперь место, а во-вторых, на работе всё полетело к чёрту и надо немедленно с этим что-то делать.

Мама сочиняет обед из воздуха, решая рабочие вопросы и развлекая ребёнка, а тут как раз подходит время бежать в школу за старшей, но младшую это мало беспокоит, потому что она хочет играть, а потом, когда всё-таки соглашается идти, выясняется, что ей надо на горшок, и чтобы сидеть на нём никак не меньше получаса, и непременно в окружении всех своих любимых двадцати игрушек. Наконец, когда весь обязательный церемониал соблюдён (попить на дорожку – эти варежки не хочу – чёрт возьми, куда делись штаны – кажется, я забыла кошелёк), все бегут за старшей, гуляют, покупают продукты, приходят обратно, мама обводит безумным взглядом квартиру и понимает, что тут проще все снести и отстроить заново, чем разобрать. Дети садятся обедать за маленький стол и попутно ссорятся – потому что, естественно, обеим нужна одна и та же ложка. Мама пытается всех утихомирить, но у каждой – своя правда. Наконец все едят, и наступает временное затишье. Младшая кое-как съедает суп, берётся за пюре, но видно, что есть она не хочет – не столько ест, сколько размазывает его по тарелке и даже по столу, и очень веселится.

И тут мама отчаливает от берегов.

Сначала она ругает младшую. Потом кричит о том, что все свиньи и что она живёт в свинарнике. Что она только и делает, что убирается и готовит. Что нельзя так относиться к еде и к чужому труду. Что ей всё это надоело и она уже не знает, что. Попутно она пинает валяющиеся на полу игрушки, расшвыривает книги и одежду с дивана, а потом ложится на пол и лежит в позе морской звезды – мол, делайте что хотите.

За маленьким столом тихо. Младшая всхлипывает. Старшая откладывает свою вилку и сочувственно смотрит на маму. Потом берёт вилку младшей – той самой младшей, которая не давала ей любимую ложку, вечно всё за ней повторяет и вообще не даёт спокойно жить, — и ласково-ласково говорит ей:

— А давай мы сейчас поедим, а потом нарисуем всё, что мы съедим? Хлеб, картошку, чай?

Младшая смотрит на неё большими заплаканными глазами и кивает. Слёзы сохнут. Она пододвигается и прижимается к сестре, и старшая улыбается ей:

— Давай это будет зоопарк, а твой рот – клетка? Загоняем тигра в клетку! А теперь приехал слон – запускайте его домой! А вот обезьянки – скорее их тоже на место!..

Мама лежит рядом, и теперь уже она всхлипывает и не может остановиться. Она садится на полу около детей и изо всех сил прижимает их к себе, а старшая смотрит на неё таким же снисходительным и бесконечно любящим взглядом, как на младшую, гладит её свободной рукой по волосам, и повторяет: